Слезы Аммат

[aertaj]

Превозмогать себя и возвращаться к должному в себе - вот что такое истинная человечность.
Быть человечным или не быть - это зависит только от нас самих.
(Конфуций)

"Здравствуй, мама!

Очень надеюсь, что после стольких лет разлуки ты сумеешь узнать если не меня, то хотя бы мой почерк – ведь он совершенно не изменился. В отличие от твоего сына…
Если ты полагаешь, что я отправляю это послание в надежде получить хоть немного денег или еще какую-нибудь помощь, то ты ошибаешься. После ряда злоключений, о которых я постараюсь рассказать, мне удалось достаточно хорошо устроиться в жизни. Помнится, отец мечтал, чтобы я пошел по его стопам. Увы, не судьба – да и торговля меня никогда не привлекала. В итоге я стал именно тем, кем должен был стать. У меня сейчас достойная и прибыльная профессия, позволяющая нормально жить, а не дрожать от холода и голода в какой-нибудь ночлежке. Я теперь независим и совершенно не стеснен в средствах, так что, если вдруг тебе понадобится материальная поддержка, обращайся к моему поручителю: я заранее оговорил с ним подобную возможность, и он теперь в курсе дела. Его адрес будет указан на обратной стороне конверта: обязательно перепиши его в свою записную книжку, иначе забудешь - я ведь тебя хорошо знаю...
Мама, прости за это скомканное предисловие – я никогда не умел составлять письма так, чтобы ими можно было зачитываться, как романами. Просто в голове сумбур, и мысли начинают перескакивать с одного на другое еще до того, как слова лягут на бумагу. Хочется рассказать о многом, поделиться своими чаяниями и надеждами, растерянностью и тоской – всем, что накопилось в душе за эти проклятые годы, осело в ней, подобно илу на дне заболоченного озера…
Ты замечала когда-нибудь, как отмеряют время часы? Я понял это только сейчас… Словно живое сердце, только очень равнодушное – ведь оно точно знает, что скоро остановится.
И так легко завести его вновь – проклятую механику, не человека…
Честно говоря, я никогда бы не решился написать тебе, однако, меня подвигли к этому… совершенно особые... обстоятельства… Если кратко, то причиной стало одно мое знакомство, после которого многое в моей обустроенной и размеренной жизни пошло вкривь и вкось. Да, от случайностей никто не застрахован… Впрочем, я снова пытаюсь оправдать себя и переложить вину... нет, не читай! Я начинаю заговариваться, а это плохо и преждевременно.
Суть в том, что я просто хочу перед тобой исповедоваться. Потому что некому больше довериться. Потому что я хочу быть понятым. А кто сумеет это лучше, чем ты, мама?
Я написал сейчас «мама» и не устану называть тебя так и дальше. Люди с годами умнеют – очень надеюсь, что и мне удалось обрести хоть чуточку этой самой житейской мудрости. Если раньше я жаждал борьбы со вселенской несправедливостью и даже тебя с отцом причислил к миру зла, то сейчас, поверь, мне мучительно больно и стыдно осознавать, как жестоко я поступил тогда. Что ж, издержки родословной. Тем не менее, я пытаюсь быть честным и с тобой, и с самим собой, и говорю, положа руку на сердце: если бы не твоя нежность и отцовское упорство, я никогда бы не осознал множества вещей, без которых нельзя стать настоящим человеком...
Ты можешь огорченно спросить меня, почему я доверил свои мысли бумаге, а не приехал к тебе и папе и не поговорил наедине с вами по душам... И будешь абсолютно права, только... Знаешь, я просто не могу сделать это. Нет, не потому, что мне сложно найти время – отнюдь. Всему виной причины, о которых я напишу... немножко позже… Пока что скажу лишь одно: я боюсь за вас и уверен, что пребывание в одном обществе со мной неблагоприятно скажется на вашем будущем. Вообще, я уже давно сделал для себя вывод: если я желаю человеку добра, то должен держаться от него подальше...
Итак, попробую начать...
Помнишь тот день, когда я сбежал из дома, предварительно наорав на всех домашних и высказав вам кучу диких и совершенно нелепых обвинений? День, когда я получил внезапное подтверждение тому, о чем раньше только догадывался? Конечно, четырнадцатилетнему оболтусу положено быть максималистом, однако, всему есть пределы. Увы, но тогда мне было проще поверить в некий подлый умысел, из-за которого вы скрывали, что я – приемыш, а моя настоящая мать жива до сих пор.
Пришедшее гораздо позднее осознание того, что могло бы произойти, ненавидь я вас по-настоящему, вызвало у меня ступор, и я не успокоился до тех пор, пока не навел справки и не выяснил, что с вами по-прежнему все нормально.
Это уже потом я услышал, сколько лет женщина, которая произвела меня на свет, мучила нашу семью требованиями отдать ей ребенка, и как стойко вы ограждали меня от ее общества. Наверное, если бы я раньше знал о ней вещи, известные мне теперь, то ни за что бы не повелся на сладкие разговоры о богатстве и власти, аристократическом обществе и тех, кто по рождению выше остальных. Но от кого я мог тогда услышать, за что в свое время эту знатную и эпатажную особу лишили родительских прав? Или же то, что вы оказались очень дальними ее родичами, единственными, кто решился взять на воспитание «проблемного» ребенка?..
Та женщина ждала меня рядом с нашим домом, и, когда я пулей вылетел из дверей, тотчас же заключила в свои крепкие объятия. Затем она привезла меня к себе в особняк и там продолжила рассказывать умопомрачительные вещи. Наверное, ты мне сейчас не поверишь, но вспомни, что я мог быть несносным и грубым, но при этом никогда не опускался в разговорах с тобой и отцом до вранья...
Глупо, глупо!.. Пытаюсь сейчас подобрать нужные слова – и не выходит. Банальщина какая-то получается, либо чертовщина. А ведь мне так хочется, чтобы ты поняла все правильно. Не посочувствовала, нет – для такого, как я, это слишком дорогой подарок. Просто приняла, как есть...
Усадив меня за длинный полированный стол, заставленный всевозможными деликатесами, она принялась расспрашивать о детстве, о том, как я жил, что делал и чувствовал. Помнишь случай, когда я поссорился с соседским мальчишкой, а потом он пытался наложить на себя руки? У него еще странное имя было – Бежен. Его вытащили из петли, но через несколько дней он сиганул в омут. С концами. Об этом случае мне пришлось рассказывать более подробно. А потом... Потом она меня просто добила, спокойно сообщив, что это я стал причиной смерти парнишки. Мол, ее (то есть наш) род ведет свое начало от какого-то колдуна, и, из поколения в поколение, в нем культивируются определенные черты и навыки, оттачиваются передаваемые с кровью умения. Мама, знаешь... они не желали терять ни крупицы своих драгоценных "отличий" и... моим отцом оказался ее двоюродный брат. Он... он...
Господи, как тяжело и мерзко писать об этом… Вряд ли можно встретить большего негодяя.
Я его видел потом только однажды – и этого оказалось достаточно. Хотя во всем следует искать и положительные моменты (иначе легко можно рехнуться): если бы не он, я не повстречал бы на своем пути замечательных людей и не стал бы тем, кем являюсь сейчас...
Правда, в тот день, когда я впервые увидел свою родительницу, мне было совершенно плевать на многие спорные места в ее истории. Наверное, либо я был тогда еще слишком глуп, либо она оказалась потрясающей рассказчицей. Кстати, да: говорить она умела замечательно, выгодно оттеняя хорошие стороны и аккуратно обходя великое множество подводных рифов. В итоге, я оказался полностью очарован ее нежностью, ее ласковым воркующим голосом, тонкостью и изяществом ее манер...
Но более всего меня поразило то, насколько сильно я отличаюсь от остальных. Помнишь, как часто, разговаривая с окружающими, я вел себя, точно заправский сноб, и отец частенько пытался отучить меня от этого качества, отправляя ухаживать за бабушкой и дедушкой? Так вот, на поверку вышло, что он так и не сумел полностью выбить из меня эту дурь, и я, как самый распоследний кретин, буквально расцвел от счастья, осознав, насколько моя персона выше окружающих...
Потом были долгие месяцы совместных путешествий: обеспеченная и не привыкшая отказывать себе ни в чем, она старалась не задерживаться нигде подолгу, оставаясь в городах и поселках не более, чем на пару-тройку недель, а затем поспешно снималась с места и перемещалась в хаотичном порядке в другие города, в другие гостиницы. Не скажу, что это было так уж изнурительно и однообразно – я, вообще, приходил в неописуемый восторг от того, что могу посетить земли, куда раньше даже не мечтал попасть, – только вот временами ее переезды начинали раздражать. Я не успевал ни осмотреться, ни завести знакомых, к тому же мне все реже удавалось нормально поговорить с ней: примерно раз в три-четыре дня, когда за окнами начинало темнеть, она исчезала из своего номера, а целые сутки до этого к ней лучше было не обращаться – настолько нервной и возбужденной она становилась... Однажды я попытался удержать свою родительницу, но потом отступил: меня до глубины души напугал ее взгляд – остановившийся, погруженный внутрь себя, с крохотными зрачками-иглами. "Не надо, мой сладкий..." – тихо проговорила она и ушла во тьму. А я так и остался на пороге – в одиночестве, с одной лишь слабо тлеющей свечой в руке, зябко вздрагивающий от внезапного холода посреди июльской ночи.
Имя ей было "спонтанность", несколько раз эта женщина переезжала настолько поспешно, словно пыталась убежать от незримых убийц.
Тогда я еще не понимал, насколько был близок к истине, строя подобные предположения...
Параллельно она учила меня всему, что знала сама об этих пресловутых "отличиях", свойственных ее роду. Объясняла, что для поддержания своих сил лучше всего не увлекаться людьми, а пить души животных. Никогда не забуду, как она с радостью согласилась купить у какого-то купца собачонку мне в подарок, а после показала на живом примере, как следует пополнять свой жизненный запас. «Когда ты пьешь, постарайся быть аккуратнее – и тогда твоя жертва даже не поймет, чего лишилась: проживет еще некоторое время по инерции, а потом угаснет, отведя от тебя подозрения». Тогда я не понял, почему она говорит так о простом звере. А должен был…
Щенок умер через три дня, я сильно злился на нее и даже плакал тайком, но при этом в кои-то веки мне было легко и хорошо – словно я, изнывавший от жажды, высохший почти до костей путник, наконец-то добрел до оазиса. Я стыдился этих ощущений... и ничего не мог с ними поделать.
Она строго-настрого запретила мне даже касаться людских душ. "Это как тяжелый наркотик, сын мой. Распробовав однажды, ты уже не сможешь принять что-либо другое. Опасайся: этот дракон сладкоречив, но реальность оказывается намного страшнее, чем ты можешь себе представить", – вещала она с неизменно постным выражением лица, лучше, чем любой другой индикатор, говорившем, что она на себе испытала то, о чем рассказывала. И до сих пор желает повторения, по-ханжески отрицая свою жажду.
Так прошло около года. Я учился левитировать и читать мысли – правда, почти ничего у меня не получалось. Родительница пояснила, что, видимо, это не мое – ведь каждому из ее рода отмеряется одно (иногда два) уникальное качество, и редко когда оно передается по наследству, завися больше от характера владельца, чем от его семьи. Однако, когда я спросил ее, зачем мне нужны подобные свойства, она замялась, так и не сумев выдать ничего более существенного, нежели: "То, о чем мы ведем речь, – глубокое отличие, возвышающее наш род над остальными людьми". Согласись, мама, что это был всего лишь глупый лозунг, рассчитанный на интеллект весьма недалекого ребенка. Странно, что на подобные вещи зачастую ведутся даже взрослые люди... Впрочем, я опять ушел куда-то в сторону.
Несмотря ни на что, она все-таки любила меня. По-своему, не совсем по-людски, наверное – ведь, как я теперь понимаю, она была немного не в себе. И чувствовала такой же дикий голод, что теперь терзает мои внутренности. Сейчас, по прошествии времени, мне даже немного жаль ее, тогда как до этого... Ладно, если уж говорить, то по порядку, не так ли?
Однажды она вновь сорвалась зачем-то на ночь глядя, не сказав мне ни слова о том, куда идет. И вернулась тогда, когда я уже спал. Жаль, что не крепко, иначе, возможно, не случилось бы того, что в итоге произошло...
Дверь в ее комнату заскрипела (наши с нею номера разделялись только тоненькой перегородкой, так что слышно было практически все, что делалось за стенкой), потом раздались приглушенные голоса. Кто-то внезапно вскрикнул, затем захрипел, выругался. Долгое время там что-то шуршало и похихикивало. Я лежал, не в силах даже пальцем шевельнуть от страха. И покрылся испариной, когда до меня донесся придушенный женский стон. Я понял, что за перегородкой идет какая-то борьба, выскочил из-под одеяла и, преодолевая слабость в коленях, понесся на выручку.
Мама, каким же я был дураком...
Они... Я не буду описывать тебе подробности, хорошо? Они забавлялись с какой-то девчонкой – трое мужчин, чахоточного вида дамочка и... женщина, которая родила меня. Я застыл на пороге, оцепенев от увиденного. Возможно, стороннему человеку открывшаяся картина показалась бы даже благопристойной, однако, мама, мое зрение весьма отличается от обычного – я способен видеть незримое. И в тот момент мне больше всего хотелось ослепнуть...
Нестарый еще человек, очень похожий на мою спутницу... и на меня, оторвался от своей жертвы, стремительно поднялся и перехватил мои руки.
– Ух, ты! – расхохотался он, – Магда, и ты скрывала от нас это чудо?! Как же ты посмела, стерва?
Последнюю фразу он буквально пропел, причмокнув в конце языком. Я заметил, что глаза его были совершенно ненормальными. Нет, я, конечно, знаю, как выглядят люди в алкогольном подпитии. Зачем далеко ходить: папа иногда любил заложить за воротник. Однако, мама, он никогда – никогда! – не надирался до такого скотского состояния! Этот же... человек – я вдруг осознал, что он способен сейчас на все. И начал вырываться.
Дважды идиот...
Ты наверняка знаешь, что некоторые хищники реагируют только на движение. Возможно, если бы я продолжал стоять и не дергался, события развернулись бы по-иному. Однако, я перепугался.
– А что, Магда, давай еще разочек за встречу? – урчал тем временем державший меня мужчина, – Девочка уже никуда не годится, а этот... – он провел влажной рукой по моей щеке, - Мальчик, прямо-таки, полон сил.
– Н-нет!.. – прорычала откуда-то с пола совершенно невменяемая женщина, – Это твой сын, если ты еще не понял.
Ее лицо можно было назвать одухотворенно-безумным и совершенно нечеловеческим. В моем представлении именно такими становились в наркотическом экстазе пророчицы древности. Но те жрицы никогда не убивали себе подобных...
– Ах, какая же ты прелесть, дорогая! – расхохотался мужчина, – Думаешь, я не знал, что у тебя есть дневной источник?.. Наше отродье?.. Ха! Лучше честно признайся, что просто не хочешь делиться. Она ведь жуткая собственница, да, мальчик?..
Его указательный палец провел по моей шее, и от этого, казалось бы, легкого движения, внутри родилась волна боли. Я вскрикнул, но мне тут же зажали рот.
– Сын!.. Не дам!.. – Магда, шатаясь, поднялась с пола и двинулась на брата, но уже через пару мгновений отлетела на десяток шагов, с хрустом врезавшись в стену. И затихла. Я глядел на ее тело расширенными от ужаса глазами, в надежде на то, что она шевельнется.
Но, мама, она больше так и не двинулась...
– Что ж, "сынок", – проговорил, точно промурлыкал, мужчина, втягивая ноздрями спертый воздух, – Давай будем знакомиться. Я тебе многое собираюсь показать, но пока что ограничусь следующим...
Он даже не взглянул в ее сторону. Наплевал. Забыл – так же, как полумертвую и ни на что не годную девочку. Для твари, что в тот момент взяла контроль над его разумом, их уже не существовало...
Есть на свете такие люди, мама, которых по жизни ведет жажда набить свое пузо до отвала. Обычно они толсты и неповоротливы, будто свиньи. На них бывает смешно смотреть, однако, несмотря на несуразный внешний вид, они добродушны. Но попадаются среди них и те, взбесившиеся, которым просто сожрать уже явно недостаточно, и они начинают активно искать, где бы еще получить похожее удовольствие и заполнить голодную пустоту, образовавшуюся на месте души. Они худеют, иссыхают, в глазах появляется лихорадочный блеск. Они уже не осознают, что творят. В процессе поиска они отбрасывают все нормы морали и способны ради собственного насыщения пойти на любые, даже абсолютно бесчеловечные, действия... Это уже не люди, мама. От прежнего человека остается только оболочка, из-под которой то и дело проглядывает некто... чужой. Непонятное существо, скользкое и холодное, наконец-то пролезшее из своего темного мира в наш и дорвавшееся до тепла и солнца людских душ. И после насыщения способное творить настоящие чудеса. "Жизнь, конечно, удалась, если ты наелся всласть..." Боже мой...
Наверное, подобных... людей было достаточно во все времена, но только недавно это их проклятое "отличие" начало передаваться по наследству. В том городе, где я живу, к их числу относится приблизительно треть всей "верхушки". Да, ты можешь не поверить, но кому, как не мне, по долгу службы регулярно общающемуся с ними, этого не знать. И как же страшно бывает слышать, когда такие вот люди во время демонстраций или же выборов призывают тех, кого в своей среде называют "кормом", выбирать "душой и сердцем". Но хуже всего – смотреть, ведь, мама, я же вижу все, что происходит на самом деле во время их пламенных речей...
...Я сбежал под утро, когда они, наконец, успокоились и заснули. В чем был, не взяв с собой никаких вещей, пытаясь не поддаться охватившим меня апатии и безразличному ожиданию того, что же произойдет, когда от моего разума останутся только жалкие ошметки. Наверное, я пребывал в шоковом состоянии, поэтому не сообразил, что хотя бы одного из моих мучителей можно было отправить на тот свет, а зимой легкая рубашка и штаны не смогут спасти от пронизывающего ветра и мерзлого холода. Да я и не чувствовал тогда абсолютно ничего: душу словно вывернули наизнанку и прошлись по ней грязными копытами... Поначалу я несся скачками, точно заяц, спасающийся от охотников, но потом пошел все медленнее и медленнее. Когда я совершенно выбился из сил, то прилег на землю и заснул, убедив себя, что все случившееся со мной – всего лишь сон, и поутру ты, мама, придешь меня будить... А этой ночи – просто не было...
Очнулся я в городской больнице и несколько недель пролежал с высоченной температурой и жестоким кашлем. Сквозь бредовые видения и лихорадку до меня с трудом, но доходили отдельные фразы врачей о совершенно уникальной сопротивляемости организма и желании подробнее исследовать ее причины. Как же смешно это было слышать – ведь внутри не осталось практически ничего, способного бороться за жизнь и побеждать...
Под конец от меня отказались почти все доктора, кроме одного – молодого темноволосого человека, трудолюбивого и скрупулезного, но при этом способного совмещать работу и служебный роман с медсестричкой, иногда менявшей мне простыни. Время от времени, стоя рядом с моей постелью, они, не стесняясь, начинали спорить о весьма интимных вещах. Именно таким образом я узнал, например, что девушка изо всех сил пытается вылечить своего будущего мужа от пьянства, и процесс идет пока что с переменным успехом. Впрочем, я был уже почти за гранью, и подобные вещи, присущие быту, меня не интересовали.
И вот однажды утром я внезапно понял, что умираю. Внутренний голос орал, визжал, скрипел и умолял сделать хоть что-нибудь – иначе мы погибнем. Да, мне стоило тогда задуматься над этим "мы", но, увы, я был слишком истощен и обессилен. Наверное, я просто сдался в тот момент, перестал сопротивляться своим подсознательным желаниям... и вдруг захотел жить – дико, нечеловечески сильно. Эльза, та самая бойкая и разговорчивая медсестра, как раз сидела на табурете около моей постели и измеряла температуру, машинально удерживая мое костлявое плечо. Я, совершенно не соображавший, задыхающийся от спазмов в груди, потянулся к ней... Человек, породивший меня, оказался хорошим учителем, я – слабаком, а девушка... Она только вздрогнула, передернула плечами и, слабо улыбаясь, пожаловалась на холод...
Когда за ней закрылась дверь, по моим щекам поползли слезы. Я чувствовал себя эдакой птицей Феникс – восставшей из пепла, свежей, бодрой и обновленной. И никогда в жизни я не желал умереть так неистово - потому что понял, что же сотворил, поддавшись на миг своей слабости. Но, уже стоя у распахнутого окна, я опять испугался и решил выбросить из памяти слова Магды и ее запрет. "Она лгала мне: драконов не существует..."
Наверное, это и стало моей главной ошибкой...
Я оклемался на третьи сутки. А, точнее, все это время изображал недомогание, будучи уже здоровым – иначе подобное "чудо" вызвало бы подозрения. Роберт, тот самый врач, в последние дни пребывал в удрученном состоянии – его невеста внезапно слегла, жалуясь при этом на невероятную усталость. Мне было стыдно и больно видеть человека, так много сделавшего для меня, в столь угнетенном состоянии духа. Он же, наоборот, радовался, наблюдая, как я стремительно прихожу в норму. Как оказалось, именно этот молодой врач наткнулся на меня тогда, почти месяц назад, отнес в больницу и упорно старался вылечить – отчасти потому, что я слишком напоминал ему ушедшего в мир иной брата. "Знаешь, – несколько раз слышал я от Роберта, – Если бы не твое чудо, я бы совсем скис..." Когда я поднялся на ноги, он, выслушав мою, слегка подправленную историю, предложил мне место санитара, а также возможность выучиться на фельдшера, если захочу. "Я так и понял, что ты не потомственный бродяжка, – сказал тогда Роберт, – И, пообщавшись с тобой, думаю, что ты потянешь подобное. У всех бывают в жизни тяжелые периоды, но это еще не повод вешать нос. Вот как невеста моя – болеет, но не унывает... Кстати, пока суть да дело, ты можешь пожить у меня - и тебе по подворотням не ночевать, и мне не так скучно будет. Ну, что, согласен?.."
Меня пробрала дрожь: я вдруг осознал, почему этот человек мне помогает... Магда несколько раз говорила о том, что все мы обладаем определенного рода магнетизмом, позволяющим привлекать нужных людей и желаемые события. Насчет второго не знаю, но яркий пример первого стоял передо мной и предлагал то, о чем и не подумал бы, будь я нормальным человеком. Он, возможно, даже прошел бы мимо и оставил меня замерзать, если бы не эта треклятая "особенность"... А я, попросив сейчас у него деньги, однозначно бы их получил... Заманчиво, не так ли?
Роберт выжидательно смотрел на меня.
И я согласился. А еще через пять дней умерла Эльза...
Наверное, у меня вышло бы связаться с вами, но я отказался от этого. Из страха причинить вам зло – невольно, совершенно бессознательно...
Я решил выбросить свое прошлое в мусорную корзину, начал работать и параллельно этому учиться.
А Роберт принялся пить.

И годы понеслись, словно дикие кони: один... три... шесть... семь...
Знаешь, мама, а мы ведь быстро сдружились с ним, несмотря на то, что между нами было восемь лет разницы. Но я никогда не пытался его отговаривать от бутылки. Доводил до дома, пока мы жили в одной квартире, пытался, как мог, протрезвлять – но ни разу не упрекнул. Просто потому, что сгорал от стыда, великолепно понимая, кто виноват в том, что он пьет. И неважно, что у него была к этому склонность: в сошедшей с гор лавине виноваты отнюдь не горы, а тот придурок, который начал орать от восторга, увидев их...
В конце концов, делая операцию на хмельную голову, он ошибся, убив тем самым пациента. Дело точно бы замяли – умерший был обычным человеком без связей, – да вот только, как назло, над нашим заведением в тот момент висела очередная генеральная проверка, и Главный попросту решил исключить ржавое звено из своей цепочки. В итоге Роберт оказался без работы, да еще с таким отзывом, после которого не то, что в бутылку залезешь – вешаться пойдешь, ведь в нашем городе после подобных записей в трудовых листках устроиться на нормальную должность нереально.
Некоторое время я помогал ему – и деньгами, и сочувствием, – но это, наверное, было для него, взрослого мужчины, слишком унизительно. Спустя три месяца после своего ухода он отравился.
Тот человек, что сменил моего друга на его посту, не сошелся с нашим Главным характерами, и... На его место назначили меня...
Мама, я знаю, что очень часто веду себя, точно распоследняя тварь, но есть в мире кое-что – некая черта, через которую даже я не смогу переступить...
К тому моменту, как я узнал о своем новом назначении, мне уже с неделю снилось неживое, точно вылепленное из воска, лицо Роберта. По иронии (или же мстительности) судьбы, именно я первым нашел остывшее тело друга, после работы заскочив в его квартиру с полными пакетами продуктов. И вот теперь Роберт приходил ко мне во сне – иссиня-бледный, держащий за руку свою мертвую невесту. Он начинал что-то говорить, но из его рта вместо слов выползали черные личинки, а Эльза безгубо улыбалась и отчего-то пыталась поцеловать мою руку. Или же укусить – не знаю... Жуткая улыбка цвела на том, что раньше было ее лицом, а Роберт щедрым жестом предлагал мне свое вынутое из груди горячее, восхитительно живое сердце. Я тянулся к нему во сне, но, раз за разом обжигаясь, отдергивал покрытые волдырями руки и выл, выл, точно подпаленный зверь... Просыпаясь по ночам в ледяном поту, я тут же, на кровати, становился на колени и умолял их если не простить меня, то хотя бы просто понять, что я не мог иначе.
Я не пошел на эту должность, мама... И не смог дольше находиться в той больнице...
Уже через неделю после увольнения мне сделали интересное предложение, от которого трудно было отказаться. Приняла меня престижная частная клиника, одного из владельцев которой я однажды откачивал после ночного нападения. Этот несчастный вместе с документами и кошельком потерял тогда левый глаз. Я же к тому времени научился не только осторожно подпитываться у своих пациентов и знакомых, но и почти виртуозно пользоваться внезапно открывшимся даром – способностью ощущать внутреннее состояние больного и немного его корректировать. Да, полноценное зрение я ему не вернул, но, по крайней мере, избавил от отвратительного шрама через все лицо и снизил риск появления в будущем мигреней. Выписавшись из больницы, он долго и витиевато благодарил меня, обещая помощь и поддержку, если вдруг что-нибудь произойдет. Обещал – и выполнил. Кремень-человек...
Не совсем человек, конечно же: давать обещания, чтобы потом обязательно их исполнить, можно лишь своим. И если ты подумала, что я долго терзался сделанным выбором, то я тебя опять огорчу. Нет, увы...
Рэд к своему клану относился с некоторым предубеждением, предпочитая жить особняком, лишь изредка наведываясь на общие собрания – ему, как телепату, тяжело было пропускать через себя вязкую и гудящую ментальную кашу, которой они сопровождались. Он никогда не спрашивал о причинах, по которым я оборвал контакт с родным семейством, за что я был ему чисто по-человечески благодарен. Как и за то, что он принял мое желание не раскрывать свою сущность соплеменникам. Когда в одной из бесед об этом зашла речь, Рэд просто покачал головой в такт собственным мыслям и заметил: "А я и не ожидал от тебя другого. Ты ведь встречался со своим отцом, да?.. Можешь не говорить – я вижу ответ в твоих глазах... Скажу лишь одно, молодой человек: такие, как Эдгар, позорят наш род. Конечно, мало кто сейчас отказывается вкусить жизни ближнего своего, однако большинство из нас знают меру, тогда как... Впрочем, ему недолго осталось. Расслоение личности. Окончательно лишившись разума, он будет погребен своей силой. Ты даже не представляешь, как мне жаль, ведь когда-то очень давно Эдгар подавал большие надежды…"
Наверное, в тот момент я должен был почувствовать удовлетворение, однако, не ощутил ничего. Полнейшая пустота...
Та ночь – она мне только приснилась, правда ведь?..
Мама, прости: иногда мои мысли пытаются обогнать друг друга, сжимая события жизни в несколько сухих предложений, а временами наоборот - плетутся, точно уставшие мулы, груженые камнями. Просто о многом мне очень тяжело говорить, а что-то совершенно не стоит твоего драгоценного времени.
Мама, мне страшно признаваться тебе, но я стал убийцей и вором. Таким же, как мужчина, породивший меня, наверное. Правда, в отличие от него, я скрывался не только от других, но и от самого себя, постоянно убеждая бунтующую душу, что, несмотря на почти наркотическую зависимость, я вполне могу приносить добро и пользу. Если не тем, кого медленно убиваю, то хотя бы десяткам других - тех, кто излечивается от смертельных недугов, благодаря моему вмешательству. Уже несколько лет, как у меня получается остановиться, не доводя до смертельного конца и отбирая только... излишки. Видимо, это просто естественное взросление. Тем не менее, каждый такой случай наполняет душу светлой радостью. "Слезы крокодила", – скажешь ты. Увы, но это единственное, что пока помогает мне не слететь в безумие. Я могу сдерживаться: реально, через усилие и танталовы муки, а не так, как делали мои родители – по-ханжески закатывая глаза днем, чтобы в лунном свете потерять человеческий облик. Кстати, года четыре как я тружусь над проблемой наследственных заболеваний, у меня на счету несколько разработок – как официальных, так и тех, о которых пока что знаю только я один. Вообще, очень многие дико удивляются, когда слышат, что свою карьеру я сумел сделать за каких-то шестнадцать лет, поднявшись наверх буквально "из грязи". Если бы они знали всю подноготную моего восхождения, то вряд ли бы так им восхищались. Наоборот, устроили бы грандиозное аутодафе, бросив в качестве растопки все написанные мною работы...
И никому, абсолютно никому не будет дела до того, что я не хотел своего дьявольского дара – этой гремучей смеси тьмы и света. А мои родичи еще и подкинут дровишек в костер, когда прознают о том, какого опасного чудака породила их проклятая семейка.
Кстати, сейчас я их лучше понимаю. Нет, принять до сих пор не могу, но хотя бы осознаю, почему они предпочитают называть эту нашу болезнь признаком величия и избранности. Просто иначе, если взглянуть на ситуацию без прикрас, нужно будет признать себя выродком, паразитирующим на окружающих. Редко какой, даже психически здоровый, человек захочет сделать подобное – чего уж требовать от больных?
Осталось совсем немного. Я попытаюсь излагать кратко, хотя совершенно не уверен, что получится...
Это произошло полгода назад. Я, ежеминутно проклиная зверский холод, царивший на улице, возвращался от одного из своих знакомых – бедняга восьмые сутки не мог встать с кровати, переломав себе обе ноги. Сдуру – потому что в нормальном состоянии духа мало кому придет в голову подновлять покатую, застеленную металлическими листами крышу дома сразу же после первых заморозков.
Гипс ему наложили тем же вечером, но на следующий день разбили и повторили процедуру заново. По моей просьбе – ведь я обычно чувствую, когда кости сложены неверно. Конечно, криков и протестов со стороны его лечащего врача было много (кто же допустит, чтобы у него перехватывали перспективного пациента?), но потом они прекратились. Видимо, коллега решил, что это дороже выйдет...
Проходя мимо одной из темных подворотен, я вдруг услышал чей-то тихий стон. Знаешь, мама, по моей спине тотчас же побежали мурашки, а на лбу и щеках появилась испарина: я вспомнил рассказ Роберта о том, как он нашел меня (себе на голову) – совершенно случайно, шагая поздним вечером по точно такой же улочке...
Бредущий впереди широкоплечий мужчина, кутавшийся в теплое зимнее пальто, втянул голову в плечи и ускорил шаг. Правильно, мало ли что?.. Именно так и полагается вести себя обычному добропорядочному человеку, спешащему домой после тяжелого трудового дня.
Я же не смог.
Это была девушка лет семнадцати-восемнадцати, зябко кутавшаяся в рваную ночную сорочку, невероятно бледная и осунувшаяся, с запавшими глазами, обведенными траурной синевой. Она была в сознании, но явно не соображала, где находится, – холод уже начал действовать на нее, притупляя боль и вызывая сонливость.
Я отнес ее к себе домой, поскольку до ближайшей больницы было намного дальше, чем до моего жилища. Как раз в тот день начался мой первый за три с лишним года отпуск, и поэтому в голову лезли мысли типа: "И куда я ее тащу? Зачем мне такая морока? Не лучше ли проделать лишнюю тысячу шагов и сдать эту несчастную в приемный покой?" С другой стороны, я уже очень давно не восполнял свои силы, поэтому девочка могла мне пригодиться.
Кстати, еще тогда она показалась мне знакомой. Я постарался не придавать этому особого значения – слишком многих успел повидать за прошедшие годы, – однако, в моей душе поселился крысеныш беспокойства, принявшийся трудолюбиво подтачивать память, чтобы выскрести наружу нечто важное...
Девочка пришла в себя следующим вечером. К этому моменту я уже навел справки и понимал, что она – не местная, прибыла сюда, скорее всего, тайно. Судя по виду и, хм, "одежде" – приехала она к любовнику, оказавшемуся отнюдь не рыцарем в сверкающих доспехах, так что вряд ли кто-то ее сейчас хватится. Врожденный порок сердца вкупе с подмороженными почками делал ее моим потенциальным клиентом. Причем, на выбор: я мог или вылечить найденыша, или сделать так, чтобы ее смерть была не такой уж мучительной...
Она очень долго не могла сообразить, где находится, и мне пришлось весьма терпеливо ей это объяснить раза два или три, что отнюдь не настроило меня на доброжелательный лад. Свою лепту внес и ужас, который появился в ее глазах, когда, очнувшись, девушка увидела мое лицо в обрамлении полумрака. Понимая, что она не виновата в своих страхах и беспамятстве, я старался сдерживать растущее раздражение - зачем пугать гостью лишний раз?..
Ее звали Лана, ей, действительно, совсем недавно исполнилось восемнадцать. Повзрослев на годик, эта милая непоседа почувствовала себя достаточно взрослой и тотчас же решила посмотреть на лучший город округа в компании с одним из своих шапочных приятелей... Что лишний раз доказывает правило, гласящее: "Не доверяй случайным знакомым".
Отчего-то мне стало жаль глупышку, и я решил поработать немного добрым гением и избавить ее от букета хворей.
Не буду вдаваться в подробности, мама, лишь сообщу, что я сделал то, о чем сказал. Вылечил ее, причем, совершенно незаметно для самой пациентки. Со стороны эти сеансы могли бы показаться обычными прогулками и разговорами – хотя те, кто видит суть происходящего, заметили бы совершенно иное...
Знаешь, любой дар, даже самый гадостный, похож на монету: аверс и реверс, виноградные плети и витязь разящий. Жизнь и смерть, по большому счету. И ты посередине, точно путник на развилке, застывший перед выбором...
Спустя некоторое время Лана написала своим родителям. На восьмой день после этого в мой дом, поеживаясь от холода, прибыл ее отец и, скупо поблагодарив, забрал девушку. Когда она уходила, я в каком-то непонятном ожидании проводил ее до порога и долго стоял, не двигаясь, провожая взглядом ее тоненькую фигурку, пока она не исчезла за поворотом. В голове бушевал хаос, не позволявший понять, что же такое важное я упустил из виду.
Той же ночью мне приснился сон, откровенный и не требующий расшифровки – и если раньше подобные видения доводили меня до бессильной злости и скорого пробуждения, то теперь, наоборот, просыпаться не хотелось. Наверное, причина заключалась в том, что на этот раз объект моих чувств был реальным человеком, а не смутной, бесформенной фантазией. Я злился на себя - ведь мое желание никогда не иметь потомства дало глубокую трещину, – однако, не мог контролировать бессознательное...
На этом все бы и закончилось, если бы не странные изгибы женской логики. Лана сумела-таки удивить меня. Не знаю, как, но она не только получила у родителей прощение за свою дурацкую выходку, но и выторговала еще пару недель пребывания в моем обществе. Я опешил, когда однажды утром, уже ближе к концу отпуска, увидел ее в дверях и услышал: "А мне здесь понравилось, и я решила к вам приехать ненадолго. Можно погостить?", сказанное столь невинным тоном, что, против воли, ее захотелось погладить по каштановым кудряшкам. Видимо, будучи единственным ребенком, да еще и больным, она привыкла крутить собственной семьей с легкостью карточного шулера, развертывающего веером колоду. И продолжила увлекательное занятие, оттачивая мастерство уже на моей персоне. Поначалу я решил просто отправить ее обратно в отчий дом, а если понадобится – вытолкать взашей. Однако, делать этого не стал – наверное, потому что вместе с нею в мое жилище снова вошли тепло и уют. Те самые, которых невозможно добиться даже при помощи лучших оформителей и авторской мебели. И еще оттого, что я просто устал быть один. Лана, несмотря на свою кажущуюся сумасбродность, замечательно подметила эту черту моего характера и сумела на ней сыграть. Впрочем, я сам позволил ей, с невиданной доселе легкостью наплевав на собственные запреты.
Я пропустил тот момент, когда между нами пробежала искорка взаимности, переросшая затем в пламя и попытавшаяся согреть мою душу... Лучше уж маленькая и донельзя любопытная синичка, уютно устроившаяся в ладонях, чем одинокий и недостижимый журавль в облаках. Лучше практически неумолкающее щебетание, нежели игра в молчанку с зеркалом. Лучше постоянные расспросы, от которых уже не знаешь, куда деваться, чем темная пасть выстывшего за день дома... И не важно, что разговоры большей частью банальны, ведь самое главное прячется не в них, а в паузах между словами.
Прости меня за обыденность того, о чем я сейчас говорю – несмотря на свое происхождение, я не претендую на остроумие. Не каждому это дано – гореть ярко и высказываться метко.
Прошедшие годы... Люди, называющие меня "молодым человеком", глубоко ошибаются. Я не все помню из событий той проклятой ночи, когда погибла Магда, но одно знаю точно – пройдя через нее, я постарел лет на тридцать-сорок, и эту потерю уже никто не восполнит. Теперь глубоко внутри сидит старый развалина-дед, который, время от времени, пытается контролировать мою жизнь. И он изо всех сил поощряет мое вынужденное одиночество...
Нет, у меня, конечно, достаточно знакомых – без общения вполне можно сойти с ума. Многие из них, и в первую очередь, женщины, считают меня привлекательным и строят разнообразные версии о том, как протекает моя личная жизнь. И я позволяю. Согласись: мало кто поверит, если я признаюсь, что почти ежедневно задерживаюсь до десяти-одиннадцати вечера в своей лаборатории. Трудоголизм? Ненормальность? Неважно, зато какой повод для сплетен!.. Поэтому-то я привык разыгрывать перед окружающими роли, менять маски: оказывается, это увлекательно. К тому же мне не хочется терять хрупкие ниточки, связывающие меня с настоящим миром, значит... Приходится соответствовать...
Но факт остается фактом – до Ланы у меня не было никого. Старику внутри близость казалась чем-то лишним, не вписывающимся в рамки созданной им реальности. И это стало одной из причин беспомощности, которую я ощутил, когда осознал, насколько дорога стала мне девушка. Странная смесь: страх пополам с предвкушением – сродни ощущениям из далекого детства, когда мир вокруг еще неизведан и оттого кажется ярче и чище, чем он есть на самом деле. Откуда-то появляются силы, таинственным, почти мистическим образом решаются проблемы... Проще жить. Легче дышать...
Господи, ты не представляешь себе, как тяжело мне писать эти строки. Отчасти поэтому я ограничусь сказанным и перейду к главному...
Вчера мы гуляли с ней по набережной. Стоял зимний вечер, снег искрился под ногами, приятно похрустывал и напоминал волшебный ковер Королевы Зимы. Мы задержались у каменных перил, разделивших застывшую реку и сушу. Слева горел закат, справа восходила над кромкой прибрежного леса жемчужно-белая Первая Луна, являвшаяся по легендам борцом с разного рода нечистью. Я усмехнулся: кто-то, конечно, верит в подобные россказни, однако, в ночь, когда я чуть было не погиб, безмолвная предательница была так же полна, как и сейчас... Честно говоря, вечера полнолуния я предпочитаю проводить дома, наглухо запираясь от внешнего мира и зажигая все имеющиеся в наличии светильники. Помню, Лана была невероятно удивлена, увидев меня зябко кутающимся в огромный меховой плед. "Что случилось? Ты совсем белый..." – спросила она тогда. Я не ответил и просто прижал ее к себе, крепко-крепко. И стало чуточку легче...
– Алекс, – щеки Ланы раскраснелись, приобретя цвет ее пунцовой шубки, – Я хотела бы спросить тебя кое о чем.
– Давай. Я слушаю, – девушка всю прогулку была на удивление молчалива и задумчива, а мне вдруг расхотелось молчать.
– Ты смог бы... – она запнулась и продолжила более тихо, – Смог бы связать свою жизнь с человеком, ...совершившим преступление?
Я невольно поежился:
– К чему такие вопросы?
– Просто закат... слишком алый. Оттого в голову и лезут подобные мысли, – сказала она, внимательно всматриваясь в мое лицо. Я отвел взгляд к дрожащему мареву на горизонте.
– Смотря какое преступление... Например, я никогда бы не простил, если бы что-то сделали с дорогими мне людьми: матерью, отцом, братьями... Возможно, попытался бы понять - но не более.
– Ясно... – ее плечи опустились, руки спрятались в теплую меховую муфту. Она отвернулась от заходящего солнца и, прикрыв глаза, оперлась о парапет, – Странно, но мне казалось, что ты единственный ребенок в семье.
– Нет. Впрочем, ты никогда об этом не спрашивала, – усмехнулся я.
В отличие от нее, мое настроение было немного взбудораженным: наверное, оттого, что некоторое время назад я узнал о смерти отца - его нашли в своей постели с серебряным ножом в животе через день после того, как я вышел в отпуск. Скорее всего, убийцей стала его очередная жертва, правда, необычное оружие наводило совершенно на другие мысли... Он умирал очень долго, почти неделю, в стенах моей больницы, однако Рэд, прекрасно знавший, на что я способен, так ко мне и не обратился. И даже словом не обмолвился, пока все не было кончено. Спасибо ему за это...
...Не знаю, кто это был: ее дружки или же какие-то мои неприятели. А, может, просто почудилось, и мы столкнулись с обычными грабителями? Я способен только предполагать...
Неожиданно я различил позади себя несколько приглушенных хлопков и уже через мгновение почувствовал жжение в груди. Удивленно мотнув головой, я понял вдруг, что снежная поверхность становится все ближе, а сознание стремительно отдаляется. Последним, что я услышал перед темнотой, было недоуменное восклицание Ланы и чей-то хриплый простуженный голос: "Отойди от него, Лэн! Надеюсь, он тебе ничего не сделал?.." Мне вдруг стало очень весело, и в обморочный туман я нырнул с кривой ухмылкой на окровавленных губах.
Возможно, она знала тех, кто стрелял в меня, или же... Впрочем, даже если то, о чем я подумал, было правдой, это еще ничего не значило. Кто я такой, чтобы осуждать предательство?..
"Лана... Лана, неужели я забрал кого-то из твоих близких? Скажи – это так?.. Если да, то я совершенно не понимаю, как ты сумела побороть свою брезгливость. И, главное, зачем? Неужели только для того, чтобы отыскать в моем шкафу лишнюю пару-тройку скелетов?.. Так или иначе, я благодарен тебе, пусть даже это чувство и не взаимно. Наверное, я все-таки умею любить..."
Вернувшись обратно, я понял, что лежу навзничь, и ощутил какое-то давление в области груди. Телу, как это ни странно, было хорошо: ни жжения, ни боли – ничего. Абсолютно ничего – только тяжесть.
Я осторожно открыл глаза и с замиранием сердца увидел ее каштановые пряди, разметавшиеся по моей окровавленной рубашке. Рядом больше никого не было, кожаная сумка с документами и наличностью исчезла.
– Лана, – потряс я ее плечо, – Почему ты не ушла, девочка...
Темноволосая головка плавно соскользнула с моей груди в истоптанный снег.
Знаешь, мама, за долгие годы своей... болезни я почти привык видеть, как перед смертью у обворованных мною людей на лице появляется странное выражение: смесь удивления и отчаяния с нежностью и какой-то не по-земному светлой тоской. И даже больше: когда к нам, в больницу, привозили такие тела, я с почти стопроцентной точностью мог бы утверждать, что причиной их смерти стали подобные мне существа.
Думаю, не стоит говорить, что за чувства хранило ее лицо, мама...
И на мне, и на ней не было ни единой раны. Только я выжил, а она...
Глядя в ее прозрачные полуприкрытые глаза, я вдруг осознал, как невероятно она похожа на Эльзу.
Походила... Скорее всего, я так никогда и не узнаю, была ли Лана ее сестрой, племянницей, а, может, это просто обычное совпадение или самообман. Неважно. Уже неважно. Сделанное человеком зло всегда возвращается, подобно бумерангу? Принимаю и готов платить по счетам, но, Господи, причем здесь она?!..
Это было ударом – неожиданным, подлым, жестоким. Стараясь преодолеть охватившее тело оцепенение, я поднялся на колени. Бездумно шаря ладонью по мостовой, наткнулся на несколько металлических комочков и, бросив на них взгляд, пару мгновений не знал, что и думать: пули имели характерный серебряный блеск. Зачем? Зачем тратить свое время и средства, если достаточно взять обычный свинец?.. Господи, как же много на свете придурков, повернутых на дешевой мистике и возомнивших себя палачами от Бога!..
Впрочем, несколько мгновений спустя эти мысли исчезли. Стремясь покинуть проклятое место, я подхватил на руки легкое, почти невесомое тело Ланы и направился к дому.
Когда я очнулся, набережная была пустынна – словно всех пешеходов в одночасье слизало волной. Пока я вышагивал по направлению к центру города, никто не заговорил со мной, не спросил, что произошло. Почему? Возможно, мой рассудок просто помутился, и я не замечал никого вокруг? Нет, скорее всего, среди поздних гуляк не нашлось ни одного, кто осмелился бы связаться со странным преступлением и оказать нам помощь... Гротескная ситуация, не правда ли? Прямо находка для какого-нибудь писателя-сюрреалиста, пытающегося вогнать хаос и мимолетность жизни в рамки обветшалой n-надцатой заповеди...
Придя домой, я бережно уложил девушку на кровать и долго сидел рядом, неподвижно, не в силах решиться на то, что обязан был сделать – иначе растерял бы даже те жалкие крохи человечности, которые до сих пор не смог изжить в себе. Она помогла мне – значит, я перед нею в неоплатном долгу. Значит, долг нужно вернуть...
И даже если мои подозрения оказались верны... Она имела полное моральное право мстить – я сам его подтвердил, ответив на ее странный вопрос...
Что я, собственно, делал все эти годы? Половину данного времени лечил богатых пациентов, не гнушаясь требовать с них приличные деньги. А в промежутках пополнял свои силы за счет тех, кто не сумел бы оплатить мои услуги, даже вкалывая десяток лет, как ломовая лошадь. И иногда, точно стыдясь своей сущности, я совершал пару-тройку актов благотворительности. Для чего, спрашивается? Только чтобы успокоить бунтующую совесть, не дававшую спать по ночам?..
И я все-таки решился. Да, тех людей уже не вернуть, как и не изменить свою сущность. Однако, это еще не повод опускать руки и хоронить в себе человека, забывая, что иной раз даже маленький поступок, положенный на светлую чашу весов, своей искренностью способен сдвинуть вверх темную чашу...
Недавно Лана отыскала в моей библиотеке книгу, уже не помню кем подаренную. Ее автор решился, в пику ожиданиям, написать поучение. Она с серьезным видом принялась зачитывать отрывки, и мне пришлось со смехом отвлечь ее. Не люблю пустопорожние рассуждения и людей, которые ими прикрываются.
Эта книга лежала сейчас на журнальном столике рядом с кроватью – буквально руку протянуть. Я протянул и, взяв, не глядя, развернул ее на первой попавшейся странице – иногда подобного рода "гадание" помогает мне сделать выбор или же просто прояснить ситуацию, – и прочел: "Всякому Путнику уже случалось в прошлом лгать и предавать, брести не своим путем и приходить к выводу, что он – низкое существо, поступаться своим духовным долгом и наносить раны тем, кого он любил... Вот потому он и вправе называться Человеком, что прошел через все это и не утратил надежды стать лучше, чем был..."
Читать дальше я не смог. Как же легко им рассуждать о подобных вещах, этим досужим моралистам... Не-на-ви-жу...
Ненавижу?.. Мне показалось вдруг, что под ногами разверзлась бездонная пропасть, наполненная ослепительно ярким светом, и я в нею падаю... падаю... Именно так и работает озарение: всегда неожиданно, всегда не ко времени...
Боже мой, как глупо была потрачена жизнь! Постоянно бродя вокруг да около, ища панацею, способную исцелить наш семейный порок, я блуждал посреди открытого поля, усеянного ярко-алыми "слезами Аммат", а ведь все было так просто... Стоило лишь задать себе один-единственный вопрос: "Что ты испытываешь сейчас?.."
Это только кажется, что любовь и дружба, искренность и верность просты и банальны. На самом деле многие из нас ни разу не испытали эти чувства по-настоящему, зациклившись на себе: своей жизни, своих потребностях, своей карьере... Презирать легче, намного легче – как и лгать, идти на поводу у собственных прихотей, убивать... Грань настолько тонка, что порою кажется всего лишь игрой полутонов, бликами на стекле. В повседневной суете она почти незаметна и оттого легко переступается – поначалу с мыслями: "Это было в последний раз", а затем просто по привычке, машинально. И ты уже не замечаешь зла, творимого собственными руками, хотя на деле... Лекарство есть.
Есть оно, да только... Вряд ли кто-то поймет то, что осознал я. Потому, что не увидит разницы, не захочет ее увидеть. Не решится оторвать себя от пуповины, связывающей душу с ее темным реверсом, этой вечно голодной богиней, требующей в жертву людские сердца... Даже материалист Рэд, с усмешкой поощрявший мои исследования...
Лана... Рядом с ней я ни разу не почувствовал ставшей уже обычной, раздирающей нутро жажды – мне было просто не до этого.
А как же я мог забыть о вас, о моей настоящей семье, в которой жилось легко и свободно только потому, что дарить и принимать в ответ любовь и ласку получалось так же просто, как и дышать... Нежность, а не ненависть. Жертвенность, а не жертва...
Неужели мой разум ослеп? Или я всего лишь не хотел признавать очевидное?..
Из глаз текли слезы, и вряд ли я смог бы их остановить. Слабак!.. Уронив книгу, точно ядовитую змею, я согнулся и закрыл лицо руками...
Не буду рассказывать тебе, мама, что я сделал после, иначе, если письмо попадет в чужие руки, совершенное мною извратят, как это обычно бывает с любым открытием. Важно лишь то, что под конец на ее лице вновь появился румянец, и она глубоко и сладко вздохнула…

Сейчас я сижу рядом с Ланой, охраняя ее сон, и составляю это письмо. Прости, если мой почерк покажется тебе неразборчивым – очень сложно писать, когда дрожат руки.
Знаешь, я так много хотел сказать тебе, вот только... Вряд ли получится. Да и само это послание вышло абы каким. Лучше уж тебе его совсем не видеть. И, вообще, не вспоминать даже, что когда-то жил на свете приемыш, названный тобою Александром... Хотя... Наверное, каждый человек хочет, чтобы его помнили, и желает быть любимым. Родителями, братьями и сестрами, друзьями, собственными детьми и семьей. Вот только... Не сложилось у меня все это: даже Лане я никогда не смог бы полностью довериться. Ради ее же блага...

Как страшно. Я богат и почти ни от кого не завишу – а дом пуст и холоден. Еще несколько лет назад я этого не замечал, но теперь... Все, что у меня есть теплого и настоящего – от этой взбалмошной девочки. Остальное же – классическое, дорогое, выдержанное, – пусто, как отслуживший футляр. Если в нем и лежит что-нибудь, так это разбитые очки цвета заходящего солнца...

Трудно дышать... Видимо, зря я начал марать бумагу своими каракулями – ведь скоро мы все равно увидимся, мама. А пока... мне больно... Впрочем, за что все это, не спрашиваю – Небо не обязано отвечать по нашим счетам.

Решено! Если я успею, то лучше подарю это бездарное творение огню камина – обычно он с удовольствием читает подобные вещи.
Но, если не смогу дойти до него, то знай...

Мама, я очень тебя люблю... И тебя тоже, Лана, читающая сейчас эти строчки...
Спасибо, что вы есть.

Простите меня, если сможете...

Искренне Ваш,

Александр".